— Конечно.

— Помню, ты был крохотным ребенком, когда тебя привезли к ней. Держа за руку, вела тебя в поле, вечером с собой приводила домой. Если хочешь правду, — Мхитар, как-то, виновато улыбнулся, — она была тебе и матерью, и отцом. А как же. Одна вырастила, дала образование. Есть женщины, которые стоят семерых мужчин. Твоя бабушка была такой женщиной. Не каждому это под силу. Сироту жалеть могут многие, но не каждый накормит его. Как идут твои дела там, в редакции, хорошо?

— Ничего.

— Иногда читаем твои статьи… Но, если бы жил в селе, ей было бы легче. Тяжело жить в четырех стенах. — Мхитар задумчиво посмотрел на меня, сменил тему разговора. — Э, что я говорю?..Не один же ты, сейчас многие убегают из села. Было время, эта деревня была полна людей, молодые парни, девушки, в школе училось около пятисот учеников. Но есть три важные вещи, которые сломали хребет деревни. Скажу так: во-первых, — это война, двести пятьдесят человек приняли участие в ней, одиннадцать из которых были девушки, какие парни пошли на войну и не вернулись! Во-вторых, — это вербовка, наверное, ты не знаешь, что после войны, в начале пятидесятых, в селах шла мобилизация рабочей силы, почти половина села уехала в Баку, Сумгаит, Мингечаур. Да, еще этот хопан, целина значит, в начале марта все село — от мала до велика, как перелетные птицы, отправляются в российскую глубинку на зароботки, а в конце ноября, когда уже выпадал снег, возвращаются. Жаль… тысячу раз жаль, разорилось это райское село, ты смотри, разве есть еще такое место в мире?..

Корова зашла на поле, Мхитар, подтягивая за собой раненую ногу, ушел, оставив меня на краю ущелья.

Я продолжил свой путь по узкой тропинке вверх по ущелью. Сверху, между кронами деревьев, то ярко, то тускло сверкало солнце. Синицы пролетали над орешником очень низко, почти касаясь земли и исчезали в лесу. Эта тропинка, которая, в свое время, была оживленной дорогой, сейчас сузилась потому, что редкий путник проходил здесь и дорога заросла кустами шповника. Как часто мы с бабушкой Шаум поднимались в горы, рвали траву, собирали колосья, выкапывали картофель. Однажды, бабушка сказала: «Прошлые дни не вернуть…» Лишь сегодня я стал понимать смысл этих слов, когда столько воды утекло с тех далеких дней. Лесная тишина, ни звука, ни шороха, кроме сердечной песни соловья. Был бы хоть один из старых друзей… Оставив этот воздух, эти прелестные места, все они живут в разных городах, в село приезжают раз в два-три года, важно гуляют по улицам села, часами сидят перед сельским клубом, пока длится отпуск, и покидают его… Э-э, я ж, ведь, тоже один из них.

А здесь продолжают благоухать цветы, солнце, между деревьями проникает на поляны, хотя, в горах уже по утрам роса, некоторые цветы уже давно завяли, но на полянах раскрывается роза с тонкими лепестками, на хрупком стебельке красная роза.

Лето, жара, большие желто-красные мухи с круглыми глазами, неподвижно повисли в золоченом воздухе, на звук моих шагов они не обращают внимания. Множество бабочек стайками опускаются на дождевую воду, собравшуюся в углублениях от копыт животных, стайками поднимаются над водой, как-то, накренясь, парят, кружатся и снова, возвращаясь, садятся на края тех же ямок.

Помню, в один из жарких летних дней я взял с собой Самвелика, пришли сюда. Возле родника прохладно, сели… В ушах журчание воды, а вокруг пение птиц, жужжание пчел, зов кукушки, вдали, между деревьями виднеется село, раскинутое на склонах ущелья, в зыбком мареве блеяние ягненка, ржание, какой-то смех, звон колокола, лай собак, отрывистые голоса, доносящиеся из села с легким ветерком…

Самвелик перешел уже в восьмой класс. Показал мне фото одной девочки. «Хорошенькая, правда?» — стесняясь и, как будто, с гордостью, спросил он.

Девочка была красивая, с коротко стрижеными волосами, с огненным блеском голубовато-зеленых глаз. «Хорошенькая, — подтвердил я, — чья дочь?» — «Нашего завуча, — ответил он, сам тоже, на какой-то миг, с благоговением посмотрев на фото. — Это дочь товарища Тельяна. Учится в восьмом классе, и зовут ее Агнесса. Правда, хорошее имя?» Я улыбнулся. Фото, которое он, несомненно, взял, чтобы показать мне, бережно положил в карман. Явно было видно, ему по душе, что я одобрил его выбор.

Я становлюсь на колени перед каменным родником, напиться воды, на дне бассейна вода сделала ямку и мелкие песчинки дрожат в струе фонтанчика.

В то далекое время, в те прошлые дни, возвращаясь домой с гор, здесь остановились уставшие, обессиленные — молодая мать и двое ее сыновей — Саак и Гриша. Было лето, было очень жарко, мелкая, черная мошкара повисла над канавой с застоявшейся водой, потом, поднималась столбиком, кружилась, сверкая в тени граба. Глядя на сыновей, подавленных, в обносках с заплатками, босых, сердце Шаум сжималось. Она вспомнила одно стихотоворение, выученное в школе, которое, казалось, что написано о ней, о ее жизни на сегодняшний день:

В небе вечернем повисла луна,

Луч свой в окно мне послала она.

И, отгоняя при свете беду,

Белую пряжу свою я пряду…

Жалкая пусть нищета у ворот,

Я подниму своих деток-сирот…

«Да, подниму, а как же, — будто в ответ на стихотворение, произнесла она, — ночь напролет буду крутить веретено, чтобы вырастить вас, но не дам вам заглядываться на чужой порог».

Урожай в этом году был хороший. С помощью Саака и Гриши скосила все поле, намолотила, получила тридцать пудов пшеницы. Два пуда отвезла на мельницу. Неделю просидела у мельницы Тулунц, очередь большая была, намолола пол-пуда, взвалив на себя поклажу, вернулась домой. Дети, увлекшись игрой возле дома, вдруг заметили мать и, все шестеро, с шумом и гамом, гурьбой подбежали к ней, обняли ослабевшие ее ноги, а самый младший сын Ованнес, обо что-то споткнвшись, шлепнулся на землю, но сразу встал, подбежал, крепко обняв ноги матери, сказал: «Мама, от тебя пахнет белым хлебом». Сдерживая невольные слезы, Шаум так и осталась стоять, глядя на них с неуёмным трепетом сердца… А Маргуша смотрела, сидя на земле с испачканным в грязи лицом. И тут опять Шаум прошептала: «Вырастить вас и поставить на ноги — нет у меня заветней желания». Саак и Гриша уже ходили в школу. Целый год она бесплатно пекла хлеб для учителя школы Вардана, чтоб он занимался с ее сыновьями, а долгими зимними ночами ткала ковры. В конце весны, в